Если верить воспоминаниям матери, дряхлой, вышедшей из ума старушенции, то он, Семен, имел жуткий облик иудея с самого рождения, а с годами, укрупняясь и оформляясь, физиономия становилась все уродливее и ненавистнее, все больше родня его с чужим племенем. И никто не мог понять почему он, исконно русский мужик, Семен Иванович Житников, обладал столь мерзким обличьем.

Уши его, большие и торчащие, гармонировали с выпукло-грустно-голубыми глазами, а длинный массивный нос нахально свисал над крупным ртом. Жалкую картину завершала копна рыжих мелко вьющихся волос и щедро разбросанное по всему лицу золото веснушек.

Жить с такой головой было невмоготу, и если б не остальная часть мужика, ладно и крепко скроенная, то подчас хотелось поддаться отчаянному желанию успокоить душу на сельском кладбище, рядом со славянскими предками, корнями ушедшими в древнюю Русь. На земле этой, в небольшой деревне родился и мучился вот уже пятый десяток русский мужик Семен Житников. Он смутно помнил отца, сельского кузнеца, лишь одна фраза которого запала в душу с детства.

– В кого ж ты, красно солнце, такой уродился, не в наш род, нет…

Не уставали сочувствовать жалостливые соседки и матери его – русской красавице, с черной косой-короной на голове:

– Ай, обида какая, не вышел парнишка в тебя, ниче, Кирилловна, даст Бог перерастет, такое бывает… авось еще детки пойдет, твою породу наследуют.

Скорее всего, бабенки бы давно сплетнями обкрутили ту же Кирилловну, окажись в селе хоть один мужик похожий на рыжего мальчика. Не пожалели б ни за какие коврижки и скромницу-мать и всеми уважаемого кузнеца. Но жертвы не нашлось, и вся желчь стекалась на бедного Семена. В мальчишечьих играх изначально все роли фашистов и бандитов доставались ему, рыжему Сеньке. И как хотелось порой достать деревянную шашку из-за пояса и рубить обидчиков с гневным кличем:

– Не пройдете, гады! За мной Русь!

Только не вписывался лопоухий пацан с длинным носом в славянский рай и обрастало комом обид босоногое детство.

«Рыжее солнце» превращалось с годами в нечто несуразное, вызывающее у местных девчат лишь издевку и смех.

Началось последнее школьное лето с посиделками, купанием, танцплощадками, которые как всегда обходил Сема Житников. В селе не любят долго бездельничать – скоро пристроилась молодежь кто в поле, кто на ферму. Потыкался Сенька, да вышло, что вроде везде опоздал, видимо невезенье было у него с рождения. Лишь старый ветеринар не отказал парню:

– Оставайся, работа живая, важная, научу всему, коли не совсем дурак.

И прикипел рыжий к своим подопечным, ласкал и жалел их, а особо любил больных и слабых, уродливых – таких же несчастных, как он сам. И когда, после выздоровления, маленькие мордашки животных облизывали его радостную физиономию, тогда мир рыжему парню казался и вовсе прекрасным.

Как-то случилось, что не застали на месте «животного лекаря», прибежали Сеньку звать в помощь разродиться молодой кобыле.

– Так я ж не умею, я только… – растерялся парнишка.

– Спаси, родненький, не могу слышать, как орет несчастная, – причитала хозяйка лошади.

– Иди, сынок, – успокаивала мать, – а мы поищем твоего начальника.

Еще издали, за несколько кварталов, доносились жалобные крики роженицы.

– Бабушка, – встретила на пороге их плачущая девушка, Сенькина одноклассница Дашка-пересмешница, никогда не упускавшая случая подразнить рыжего парня. – Умирает наша Ласточка, бабушка, что делать?

– Вот, лекаря привела, – уймись, не нагоняй страху на Семена.

– Так она никого не подпускает к себе, может уже не узнает, – не переставала плакать Даша.

Кобыла лежала на боку, оберегая не родившееся дитя, причиняющее ей страшные страдания.

– Успокойся, милая, – пытался подойти к ней Семен.

Но Ласточка не хотела слушать людей. Боль застилала разум и каплями вытекала из обезумевших глаз.

– Она давно лежит? – спросил Сеня.

– Да уже больше двух часов.

– Принесите воды, да свежей травы, ее выгулять надо. Идем, идем, подышим, – приговаривал он, увлекая Ласточку из сарая душистым сеном.

Женщины удивленно смотрели на парнишку-кудесника, за которым покорно пошла обессиленная кобыла.

– Тебе побегать, попрыгать, милая, и все-все получится, смотри, как красиво на поле! – кружился с лошадью мальчик. – Этот мир увидит и твой малыш! Помоги ему, будь сильной.

Вскоре лошадь уже принимала из его рук еду и благодарно лизала ласковые руки. Казалось, Ласточка забыла ту боль, которую недавно ощущала. Набегавшись и надышавшись, она спокойно пошла в сарай за своим спасителем. Сенька гладил и массировал ей разбухший живот, шептал на ухо что-то смешное, и лошадь подмаргивала ему своими длинными ресницами. Вдруг живот снова запрыгал под руками лекаря, и мощная стихия заставила животное вспомнить о своем предназначении.

– Даша, – закричал мальчик, – иди сюда, будем помогать ей.

Трясущаяся девушка покорно выполняла приказы, и скоро их взору предстало нечто удивительное.

– Чудо ты мое, – приняла она беспомощного жеребенка. – Сенька, ты самый красивый в мире, но только после него, – поцеловала она рыжего лекаря.

В деревне после того дня долго еще Семен ходил в героях, и хохотушка Дашка целый месяц позволяла ему ходить в провожатых. Но, слава, к сожалению, так недолговечна, ее надо подкармливать и подслащивать, а случая все не представлялось, чтобы доказать всем, что за неприметным обликом скрывается подлинная душа героя.

В одночасье прошел последний год школы с его выпускными экзаменами и балом, где, как всегда, Сенька был лишь гостем, с завистью наблюдавшим за своими везучими товарищами.

– Скучаешь, – отвлекла парня от грустных мыслей Даша, – пойдем танцевать.

– Да нет, я лучше покурю, – пытался он освободиться от девушки.

– А может, я давно этого ждала, ты ведь не откажешь даме, – увлекала она его на площадку. – Прижми меня сильнее, не бойся, какой ты смешной.

Близость женского тела застала врасплох и повергла в ужас, ибо вот сейчас Дашка могла рассмеяться, почувствовав его мужскую суть.

– Только бы не это, – молил он про себя искусительницу.

– Сеня, ты проводишь меня домой? – глухо спросила она.

Обычно разговорчивая и веселая девушка молчала всю дорогу.

– А мог бы ты меня полюбить, – неожиданно спросила она.

– Я, тебя? Опять шутишь Дашка?

– Что, я такая страшная? Чего так испугался?

– Все дуришь, никогда тебя не поймешь, – смутился парень.

– Сенечка, поцелуй меня, – прошептала она, закрывая глаза.

Сенька несмело дотронулся до теплых детских губ.

– Нет, не так, – обожгла Дашка горячим ртом, все теснее прижимаясь.

– Ты чего, Даша? – скорее почувствовал, чем услышал он судорожные рыдания. – Дашенька, прости меня неуклюжего. Я обидел тебя, да? – испуганно забормотал Сенька.

– Все хорошо, я привыкну… вот увидишь… до завтра, – прощалась она, уже смеясь.

До этого «завтра» была целая ночь раздумий и мечтаний, которые не позволяли парню уснуть.

Разве мог рыжий нескладный пацан кому-то понравиться, ведь он уже привык к своей ненужности, а тут вдруг сама Дашка, о которой грезили даже взрослые мужики, выбрала его, Семена.

– Завтра, – сказала она.

Он закрывал глаза и чувствовал сладкий вкус ее губ, силу крепкой груди и мечтал, чтобы это Завтра наступило сейчас же. Но что он может ей дать, как докажет правоту ее выбора. Сколько парней крутилось возле Дашки – совсем недавно встретил ее в клубе, перед киносеансом с Вадькой, одноклассником. Любимец школы, спортсмен, не знал отказа у девчонок. А последние только и смотрят на красивую вывеску, с завистью сокрушался рыжий.

– Нет, Дашка другая, – блаженно успокаивал себя Сеня, мечтая о будущем, где уже особое место было предназначено его любимой.

Наконец наступило утро следующего дня, сулящее новую радостную жизнь Семену Житникову.

– Поедем в город, – предложила Даша. – Отметим окончание школы, подумаем о жизни, ведь мы уже взрослые.

Они и раньше бывали там, но так, одни, без родителей или друзей, впервые. Заходили в магазины, долго рассматривая ненужные товары, потом в парикмахерскую, где Даше делали красивую и модную прическу.

– Ну как я тебе нравлюсь? – вертелась она перед восхищенным Сенькой. – Теперь я тебе больше нравлюсь? – кокетничала девушка.

– Ты мне очень, очень… Дашенька.

Они катались на чертовом колесе, и там, в небесах, осмелев, Сенька неистово ласкал ее, смеющуюся. И замирало его сердце, приближаясь к земле, и возносилось вверх от страсти к любимой. Никогда еще так не пахло сено, как в первый вечер любви. Чувство, налетевшее с силой урагана, завертело, закружило, ослепило…

Сенька и не понял, что у Даши он давно не первый, слезы ее принял за девичий страх, вовсе не подозревая, как несчастна его возлюбленная. И священный для него акт был для нее всего лишь отмщением соблазнителю Вадьке.

– Я буду о тебе заботиться, Дашенька, я докажу, – шептали страстные губы, целуя мокрое от слез лицо.

– Вот и урод, вот и рыжий, – ликовал жених, стоя под венцом.

Красавица-невеста поспешно согласилась быть верной женой, и только сверх всякой меры дрожала ее тонкая рука, сопротивляясь быть окольцованной. Почем-то и позже, после всех медовых дней да ночей, плакала Даша, принимая законную любовь супруга.

В селе любят по-особому, не выставляя напоказ, боясь насмешек, острых на слово соседей. А Сеньке хотелось кричать на весь белый свет о своем счастье, хотелось пройтись по деревне, обнимая хрупкие плечи жены. Но молодая женщина почему-то не разделяла его желаний, и все чаще его счастливые глаза встречались с ее холодным взором. Вскоре Даша призналась, что ждет ребенка, и попросила временно прекратить их близость. Вот она, причина ее суровости, подумал муж. Благодарно осыпав тело любимой поцелуями, Сенька вышел на крыльцо, и следом за ним выскочила любимица Шуня, преданная молодая овчарка.

– Шуня, псина моя, – тискал собаку счастливый парень. – Ты понимаешь, какой сегодня день! Я скоро буду отцом!

Шуня разом ощутила необычную возбужденность хозяина и залилась радостным лаем, который с удовольствием подхватил хор соседских псов, выражая восторг рыжему Сеньке.

Беременность Дашу не красила, как других женщин, а скорее даже обезобразила и ожесточила.

– Пройдет, – не унывал муж, ведь какие неудобства терпит.

Некогда озорная хохотушка могла днями молчать, непонятно на кого и на что раздражаясь. Перестали бывать в доме приятели и соседи, удрученные негостеприимством молодой хозяйки.

– Совсем девка сказилась, – встретила однажды Семена заплаканная бабушка. – Нашла на ком злость вымещать, безмолвное животное кипятком ошпарила.

– Шуню? – взорвался Сенька.

Как не уговаривал, не хотела выползать собака из будки.

– Прости Шуня, милая, дай мне тебя осмотреть, я не сделаю тебе больно, – звал он собаку, прельщая угощением.

– За что? – еле сдерживая себя, обратился он к жене. – За что кидаешься на всех? Твое счастье, что ребенка носишь.

– Тебя-то там не было, – зашипела Даша. – Что вы все от меня хотите, оставьте душу мою в покое, – забилась она в истерике.

– Дашенька, успокойся, – растерялся муж. – Ну что ты, родная, тебе нельзя так волноваться, это вредно малышу, – вытирал он измученное заплаканное лицо. – Все тебя любят, и я, и он, – гладил Семен большой живот, пальцами ощущая растревоженную жизнь еще не родившегося, но уже такого дорого существа.

Наконец Даша заснула, спокойно и мирно было ее лицо, во сне она улыбалась прежней, далекой улыбкой. Боясь потревожить жену, неподвижно лежал Семен, и все никак не мог понять смысл брошенных ею злых слов. Беспокойные думы возвращали на сеновал к первой близости… Дашины слезы…

– Теперь ты женишься на мне, рыжий?

– А ты пойдешь за меня, ты не шутишь?

– Только побыстрее, ладно Сенька…

Он вскочил с кровати, ужаленный жуткой догадкой, теплое место под ним освободилось для распластавшегося большого тела жены. Семен впился глазами в спокойное довольное лицо, пытаясь найти насмешку, предательскую гримасу, но, к несчастью, испытал лишь огромную нежность и любовь к толстой бесформенной женщине. Он вышел в сени, там истошно завывал, прокравшись через щели, зимний ветер. Зачерпнув ковш ледяной воды, вылил на рыжую разгоряченную голову, в надежде погасить дикие мысли, рождающиеся в ней. Из-под скамьи вылезла, шатаясь и скуля, Шуня.

– Сука, – заскулил с ней мужик. – Шуня, она сука, – рыдал он, и верный пес, соглашаясь, стал зализывать его беду и соленые слезы.

Решил Сенька нести крест своего позора тихо и достойно, чтоб не дай Бог, не поранить психику будущего ребенка. А с самой Дашей не было надобности ломать комедию – он любил ее и такой, лживой и порочной, брюхатой и неуклюжей, ибо считал, что сам с рождения был обречен на бобыльство. Некрасивый рыжий, лопоухий, никому не нужный пацан был благодарен, что замечен красавицей Дашей. Он скоро станет отцом, а его любви хватит на всех.

Роды начались внезапно и бурно. Благо, до больницы было всего километра три. Ласточка в мгновение была запряжена. Сенька, подхватив жену на руки, бережно уложил в телегу, подтыкая со всех сторон шубой.

Надрывно лая, чуя людское беспокойство, Шуня мешала, вертясь под ногами.

– Ну, с Богом! Вперед Ласточка. Дашенька! Ты не молчи только, перекрикивая ветер, советовал Сенька.

Верная Ласточка, словно на крыльях, долетела до районной больницы, и там, передав тяжелую ношу врачам, Семен пошел укрыть и напоить лошадь.

– Теперь и я буду отцом, Ласточка, счастье-то какое, правда? Ты-то знаешь это.

Подозрительно медленно тянулось время, Сенька беспокоился, вышагивая метры в длинном коридоре больницы. Схватил за руку пробегающую сестру.

– Ну, что там? Почему так долго?

– А вы кто?

– Муж я.

– Кровь переливать будем, редкая группа у вашей жены. Вы не волнуйтесь, спохватилась она.

Скоро еще одна сестричка пробежала.

– Как там? – перехватил он ее на ходу. – Жена моя рожает.

– Мальчик у вас, – не останавливаясь, сообщила она.

Все что происходило потом, казалось было не с ним. Бегали, шепчась, белые халаты, после с ним говорил какой-то уставший седой дядька… Что у Даши несовместимость какая-то… и что поздно, а парень рыжий, на него похож, и что Даша ушла тихо, успев взглянуть на сына. Он ничего не понимал, не понимал почему его все успокаивают. И куда ушла Даша…

Мальчик не прожил без матери и трех часов. Семен хоронил их вместе, несовместимых при жизни. Его красавицу Дашу и рыжего, сморщенного, крошечного старичка-сына. Зачем она посеяла смуту в душе, и без того ранимой? Что было в недосказанном упреке? Отпевали их в той самой церкви, где совсем недавно венчали на Царство Земное. Теперь же, провожая свою любовь, в Царство Небесное, Сенька испытывал кроме боли и горя обиду на жуткую несправедливость. Разве он не сын Божий, разве грешил, обижал кого? Отчаяние и тоска не помогли ему уйти вслед за близкими в рай небесный, обещанный усопшим деревенским попом. Вот уже и старая Ласточка обрела вечный покой, добрая кобыла его счастливой юности.

– Моим поклон там передай в Царствии Небесном, Ласточка, – напутствовал Сенька. – Парнишке рыжему служи верой. Дашку поцелуй, – прижался он губами к остывающей лошади. – Ладно, Шуня, не ревнуй, и на тебя, и на детей твоих, и на внуков любви моей хватит, идем, похвастаешься ими. Сколько же их там, Шуня? Подожди, не мешай, успеешь нарадоваться, их мать тебя к ним подпустит, это мой, человечий, дух ее злит сейчас. Смотри, Шуня, пятеро чернявых, в тебя, бабку, а в меня, рыжего, все ж таки один вышел. Смотри, как руки мои лижет, доверяет, только б не обижали его, только б любили…