Почему-то кажется, что это случилось поздней осенью, а может быть время года, мрачное и безнадежное, само определяет трагедийность события.

Дождливым темным ноябрем тишину пятиэтажного каменного дома пронзил крик. В течение нескольких минут, словно застыв на одной ноте, он внезапно вырвался на лестничную площадку. Залаяли породистые псы, заплакал разбуженный ребенок, наглухо закрылись прочные замки на дверях, будто отгородившись от чужой беды. Такую уж особенность имел Дом, построенный для благополучных горожан. Но это могло произойти в любом доме, на любой точке планеты, где жители делятся на коренных и пришлых, на избранных Богом и неверных, на богатых и нищих. Дом не знал по именам своих обитателей, их профессий, интересов, все называли друг друга: «Квартира №…»

Потревоженные жильцы еще не забыли прошлогодний случай, когда в рождественский вечер обнаружили на чердаке спящего бродягу. Их не остановила зимняя холодная погода и жалкий вид непрошеного гостя. В тот благостный вечер пришелец мог помешать веками установившейся традиции, подаркам, праздничному ужину с родными. Дом гудел от возмущения и недоумевал, каким образом сюда смог проникнуть незнакомый мужчина. Все было на замках – подъезд, лифт, подвал, чердак, где нахально поселился Чужой. Посовещавшись, разгневанные соседи избрали для осуществления справедливой акции респектабельного жильца квартиры №7. Ходили слухи, что в недавнем прошлом он был дипломатом в одной западной стране, ему-то и предстояло разбудить и выпроводить спящего гостя. Польщенный важной миссией, он обратился к бродяге:

– Эй, какого черта ты улегся на чужой территории?

Ответом на этот дипломатический вопрос был лишь громкий храп.

– Пошел отсюда, мразь вонючая, или я тебе сейчас башку пробью, – не унимался солидный господин, держась от спящего на значительном расстоянии.

– Вы его лопатой, – подсказала хрупкая в седых букольках старушка из второй квартиры.

– Вот держите, – с энтузиазмом предложил орудие возмездия аккуратный подросток из пятой.

– Это в высшей степени нахально портить нам праздник, надо вызвать полицию, – кокетничала молодая соседка из девятой квартиры.

– Сами разберемся, дело не хитрое, у меня есть газовый пистолет, мы его быстро выкурим, – предложил юноша атлетического вида, владелец двух квартир под номером 2 и 2а.

– Видимо ему некуда идти, если в этот вечер он здесь один, – остановила жильцов соседка, арендующая квартиру №4.

– Легко быть доброй, вы снимаете жилье, это не ваша собственность, – направила на квартирантку свой гнев толпа.

– А если он подожжет чердак, я здесь всю жизнь белье сушу, – завопила дама в буклях.

– Нет причины для дискуссий, у нас маленькие дети, – с трудом выдохнул отец подростка, видимо отмечавший Рождество еще со вчерашнего дня.

– Проснитесь, – стала тормошить спящего бродягу сердобольная соседка. – Вам нельзя здесь оставаться…

Освободившись от тряпья, в которое он был закутан, мужчина с неохотой открыл глаза и увидел склонившуюся над ним женщину.

– Я сейчас уйду, – прохрипел он.

– У вас нет больше причин для беспокойства, он согласен уйти, можете расходиться, я прослежу и закрою чердак, – предложила соседям квартиросъемщица.

Разом успокоенная толпа стала растекаться по своим квартирам – продолжать прерванную подготовку к праздничному ужину.

Тем временем бродяга, собрав жалкое имущество, протянул ключ женщине.

– Я подумал, что тебе сегодня будет очень одиноко, Митя в армии…

– Он искал тебя, чтобы сообщить о смерти бабушки.

– Ты всегда боялась праздников в одиночестве.

– Тебе, наверное, нужны деньги, идем, я получила немного.

– Муза, ну зачем ты так, я просто хотел тебя видеть, а ты и правда, можешь мне помочь? – заковылял он за ней, едва передвигая ноги.

– Шура, ты болеешь? – с сочувствием спросила она, пропуская его в квартиру.

– Сейчас уже нет, похудел, ослаб немного. Намучилась ты с моей мамашей?

– Я покормлю тебя, праздничного ужина у меня нет, не ждала.

– А можно просто денег? – неуверенно произнес мужчина, все не решаясь пройти в комнату и расстаться со своим барахлом.

– Мой руки, сейчас принесу еду.

– Я не оскверню твое жилье, если приму душ?

– Осквернишь, если этого не сделаешь, – протянула она ему розовое полотенце.

– Ты поверь, я ведь бродяжничаю из принципиальных соображений, это мой протест обществу, твоим сытым соседям, – прокричал он из ванной, наслаждаясь давно забытым теплом.

Муза удивлялась тому, что абсолютно спокойна, что не испытывает больше никаких эмоций, как будто бы там за дверью был посторонний человек, а не бывший муж, которого она когда-то боготворила. Она  часто в фантазиях представляла их случайную встречу, и сердце начинало бешено колотиться. Однажды ей даже показалось, что Шурка где-то рядом, совсем близко,  болезненно ощущала его присутствие целый день, звонил телефон и кто-то упорно молчал на другом конце провода. Наверное, именно тогда он был болен и нуждался в ней. Обиженный и непонятый, муж  уходил из дома много раз – и только однажды навсегда, хлопнув дверью, обвинив жену в нежелании понять душу художника. Никто и не пытался оспаривать его талант и незаурядность, она была с юности почитателем этих достоинств.

Может именно поэзия и соединила когда-то две души. Молодые люди объяснялись стихами, это был их язык, код их сердец. Он посвящал любимой поэмы и назвал своей Музой. Ах, как жаль, что наука не придумала до сих пор средства продления влюбленности – когда от прикосновения ток пробегает по телу, когда ты плачешь от восторга и готова умереть, чтоб только он не страдал.

Из ванной, в облаке пара, укутанный большим полотенцем, словно святой старец явился мужчина. Когда-то она обожала сидеть с ним за столом и наблюдать как он ест, медленно смакуя, наслаждаясь каждым кусочком. Однако сегодня женщину не ждала желанная сцена. Его дрожащие руки и блеск в глазах выдавали отчаянную борьбу с голодом. В полном молчании прошел короткий рождественский ужин, называемый в народе еще Святым семейным праздником.

– Как жаль, что у меня нет подарка для тебя, Муза.

– Значит, тебе больше не пишется?

– Сегодня поэзия – удел сумасшедших, но я обрел свободу!

Женщина подошла к письменному столу и достала толстую ученическую тетрадь.

– Стихи твоего сына.

– И мне можно почитать? – взволнованно спросил он.

Муза собирала со стола грязную посуду, краешком глаз подглядывая за Шурой. Пять долгих лет, что они не виделись, сильно изменили его, превратив поэта в затравленного и больного старика. Но не облик потерял он, а что-то иное, неповторимое, присущее, видимо, лишь творцам. Перелистывая страницы, Шура  постоянно возвращался к началу, как будто пытаясь за рифмованными строчками обнаружить что-то, предназначенное и ему. В Митиных стихах восторг, счастье соперничали с печалью и тоской.

А любовь улетает, как желтые листья,

Что в лазури прозрачной прощально кружат,

Но куда же, куда мне от памяти скрыться

И от глаз мне солгавших, куда убежать?

– Можно мне еще немного остаться, я только дочитаю стихи?

Муза молча кивнула и продолжила восстанавливать порядок и прежнюю тоскливую атмосферу квартиры. Она устала и уже ждала, когда останется одна, расслабится от напряженных минут сегодняшнего вечера. Наконец-то пришло понимание того, что освободилась от старого изношенного чувства привязанности, не дававшего покоя многие годы. А ведь бывало, она пыталась даже оправдывать его неумение приспособиться к реалиям настигнувших перемен, жалела инфантильного мужчину, не способного повзрослеть, осуждала себя за нетерпимость и жесткость, готова была даже к покаянию, лишь бы он был рядом и продолжал творить для своей Музы…

Но пора была возвращаться к своему имени и жить своей настоящей, пусть и скучной жизнью.

– У вас стали наконец хорошо топить, помнится, что ты всегда мерзла, даже слишком душно, воздуха совсем мало.

– Шура, тебе плохо? – забеспокоилась она.

– Ошибаешься, мне хорошо, как не было давным-давно. – А что, наш юный поэт знаком с творчеством отца?

– В школе изучают современных поэтов, а вот на этой думочке тебе сразу лучше станет, – принесла Муза подушку.

– Решила соблазнить комфортом, не получится, милая, отдышусь немного, дочитаю и на волю.

Была уже глубокая ночь, а Шура, удобно устроившись, продолжал читать стихи сына, все больше узнавая себя в незнакомом мальчике. Настольная лампочка над диваном, словно светлячок из далекого прошлого, долго еще тревожила Музу воспоминаниями, пока они не уступили место сновидениям.

Она шла босая по лесу, наслаждаясь теплом влажной травы, впитывая запахи и звуки чудесного мира, где могла быть беззаботной и счастливой.

Звон разбитого стекла грубо возвратил в реальность. Испугавшись посторонних звуков, осторожно пошла на кухню, откуда доносился резкий запах лекарств.

Включив свет, она обнаружила сидевшего на полу бледного и растерянного Шуру.

– Ты искал спиртное? – раздраженно спросила Муза.

– Нет, валокордин, и вот разбил теперь.

– Может вызвать скорую? Перестань, наконец, играть в героя.

– Не надо сердиться, немного сердечных капель не осталось в закромах у тебя?

– Этого добра у меня всегда много, – смягчилась Муза.

Накапав пахучего зелья в две рюмки, предложила:

– В конце концов сегодня праздник, давай выпьем!

Верю, что надо жить

радостно и светло,

снимется грех с души

в славное Рождество.

– Ты помнишь стихи двадцатилетней давности! – благодарно сказал он.

Примостившись рядом на кухонном полу, где Шуру застал приступ, она положила голову мужа к себе на колени, пытаясь успокоить его расшалившееся сердце. Ей самой тоже стало тепло и спокойно, почудилось, что они снова молоды и счастливы. Не было впереди длинной жизни с заботами, безденежьем, скандалами.

Сон, который оборвался некоторое время назад, как будто вновь продолжился. Только сейчас их было уже двое, вернее трое – он, она и стихи.

О, единение людей –

подушки рядом, души врозь,

да годы, прожитые вкось,

да сердце колющий мороз,

жизнь наизнанку, на износ…

Он смотрел на ее лицо, такое близкое и чужое, уставшее, изборожденное морщинами. Каждая из них была на его совести – это он заставил ее страдать, сделал старой, несчастливой женщиной.

– Муза с печальными глазами, такого не бывает, – подумал он.

Шурке захотелось умереть здесь, сейчас, на руках той, которая его создала.

– Она меня больше не любит, – в отчаянии понял поэт.

Длинная декабрьская ночь подходила к концу, но явно не спешила отдавать свои полномочия короткому дню.

Затекшие конечности заставили женщину проснуться. Муза увидела себя на холодном полу, бережно закрытой пледом. Она сразу почувствовала знакомое уже за последние годы одиночество и тоску. В квартире не было даже малейших следов пребывания гостя, он покинул дом прежде, чем женщина возвратилась из мира иллюзий. Только запасной ключ от чердака напоминал о посещении Поэта.