Я носила имя их матери. И все они такие недружные, вечно ссорящиеся и обиженные друг на друга были верными в своей любви ко мне. Я связывала, как видимо когда-то мать, их неугомонное детское царство. Девять душ нелегко давались бедной семье. Постоянно беременная и запуганная мать и деспотичный малообразованный отец не сопротивлялись законам природы и продолжали производить на свет озлобленных и голодных малышей. Самый младший из них станет в будущем моим отцом. Но пройдет еще так много лет, вырастут мои дяди и тети. Одни из них унаследуют деспотизм и злопамятство отца, другие возьмут в наследство милосердие и сердобольность матери.

Обрывки, эпизоды той далекой жизни вдруг всплывают сегодня, проявляются в характере и чертах наших детей и внуков.

…Мое далекое детство. Почему-то особенно четко я вижу воскресные дни, когда вся наша семья собирается навестить в больнице родственников. Больница необычная, за железной оградой огромный парк с множеством скамеек и столов. Потом взрослой я стала понимать название этой тридцать шестой  больницы – психиатрическая.

К воскресному дню мои родители готовились заранее, выкраивая из семейного бюджета на праздничную еду для тети Мани и дяди Левы. Папа очень нервничал и изводил маму, обвиняя в незаслуженном крохоборстве. Она же, бедная, упаковывала огромные передачи из отборных с рынка продуктов, пекла торты и промывала еще не попробованную ее детьми, первую клубнику. Лучшие папиросы для дяди и обязательно – бутылку пива или вина, перелитого для конспирации в термос. Еще папа никогда не забывал конфеты для Манечки, конечно же самые дорогие. В больнице папу знал весь медицинский персонал, очень уважал за его преданность и заботу о родных.

Маня попала в больницу совсем молодой. Из всей семьи она одна из девяти детей сумела получить высшее образование и уже год проработала в центральной библиотеке. Она была любимицей в семье, так во всяком случае о ней говорил мой отец. Все это было, но до войны.

Их мать, взяв с собой внучку, семилетнюю дочку сестры Лизы поехала в июне отдыхать на Украину, куда в отпуск спустя несколько дней должна была приехать и Маня.

Фашисты расстреливали стариков и детей, и в тот ров, куда упали моя бабушка с внучкой, падали сотни, тысячи невинных людей. Маня видела все это и ее красивое молодое тело чудом уцелело, а вот душа навсегда осталась под трупами близких. Ее будут жалеть все братья и сестры, особенно Лиза, дочка которой была расстреляна с бабушкой.

Манечка, так ее называли даже в больнице, навсегда осталась для близких беспомощной девочкой, капризной и начитанной студенткой. В моей памяти они всегда красивая, с зачесанными назад седыми волосами, с карими большими глазами, отдающая нам, детям пришедшим к ней в больницу, сладости, которые мы ей сами принесли. Она прожила в этой больнице больше тридцати лет. Вскоре вслед за ней поселится там и ее брат Лева, тяжело раненный в голову.

Его любимая дочь и жена отказались от инвалида и только после угроз со стороны моего отца вынуждены были несколько раз за десятки лет навестить его. Он отказывался от еды и питья, пока «враги» не дадут состояться встрече с любимой дочерью и женой.

Там на много лет, в доме скорби, поселятся брат и сестра, жертвы войны. И будут вечно спорить между собой уцелевшие озлобленные родственники за право выходного дня, за свободу от посещения больных.

Только у Лизы не будет никогда выходных. Независимо от очередности других членов семьи, она не будет пропускать встречи с навсегда маленькой для нее Манечкой.

Несколько раз в году больных выписывали из больницы – под расписку, на несколько недель. Лиза всегда забирала к себе сестру, а мой папа приводил к нам Леву, от которого отвернулась семья и которого категорически отказывались брать домой.

В молодости бывший солдат был стекольщиком, руки у него были сильные, ловкие. Его приходы на побывку к нам всегда были связаны с наведением порядка.

Боясь внести в наш дом стеснение и расходы, он пытался отработать свои увольнения, брался за любую работу, выхватывал у мамы веник, мыл посуду. Мама очень его жалела, и говорила, что до болезни он был самым добрым и нежным братом.

Меня, свою «мамочку», Лева баловал и дарил неизрасходованную отцовскую любовь. Его болезнь носила тихий, малозаметный оттенок. Он начинал иногда «болтать глупости», как говорил отец, а еще, когда наступало обострение, пытался уйти… куда-нибудь. Мне кажется, что он хотел найти свой дом, хотя шел совсем в другом направлении. Он не верил, что закончилась война, и вдруг пугался и называл прохожих гадами-фашистами. Любимым занятием его была чистка картошки. Занимался он этим основательно, чему-то улыбался и напевал детские песенки, то ли вспоминая, как это делала мама, то ли память его возвращала к своей малышке, о которой не уставал мечтать наш Лева.

К старости он потерял все зубы, государство не хотело помочь солдату-инвалиду, родственники много лет сваливали расходы по его содержанию друг на друга. Сколько себя помню, наша семья вечно нуждалась, и жили мы, еле дотягивая до зарплаты и одалживая у соседки.

Много лет папа грозился справить маме зимнее пальто, она мерзла в старом, но вечно эти деньги, накопленные, с трудом сэкономленные, уходили на детей и на залатывание все новых дыр в хозяйстве.

В один из дней папа одел Леву в свои вещи, побрил его, надушил и повел прогуляться по городу. Лева был возбужден предстоящим походом в свет, так давно уже не виденный им. Взявшись за руки, два брата, каждый счастливый по-своему, шли на желанную прогулку. Мама ни слова не сказала – она понимала куда папа повел Леву. Через неделю наш гость был с новыми зубами. Он не уставал всем их показывать и смеяться своей новой детской улыбкой. А еще через неделю все чаще стал вынимать протез изо рта и отдыхать от непослушной челюсти, натирающей ему десны и приносящей страдания.

Мы по очереди должны были сторожить больного, быть рядом. Его побывки приходились обычно на школьные каникулы, когда мы, дети, могли быть дома. Чаще всего с ним оказывалась я. Не помню, чтобы когда-нибудь он причинял мне хлопоты или вселял тревогу. На все мои предложения он по-солдатски отдавал честь и говорил: «Слушаюсь, командир». А однажды он исчез. Я думала, что дядя дурачится, мы ведь часто играли с ним в прятки. Сердце мое колотилось, я не знала, что делать. Скоро начали приходить домой родственники.

Мама испугалась, заплакала: «Он пропадет, он ведь такой беспомощный. Боже мой, что будет с папой?» Мы все, обыскав каждый уголок дома и двора, сидели в страхе в ожидании отца. Прошел уже не один час, а Левы не было. Наконец вернулся с работы отец. Узнав новость, чертыхнулся, выругал нас и ушел на поиски. Нашел он Леву на руинах его старого дома. Там шла стройка, прежних жильцов давно выселили, дали новые квартиры. Семья солдата не забыла вписать в ордер имя инвалида, требуя лишней площади. Только они забыли прийти и на этот раз в больницу, порадовать отца получением квартиры и дать новый адрес. Лева по-своему воспринял картину разрушенного дома. Плачущего его привезет домой отец. А он рассказывал всем, что проклятая война унесла его любимых жену и дочь. «Зачем вы меня обманывали, что они живы, я знаю, они бы давно пришли ко мне, они бы забрали меня», – повторял дядя. Больно было смотреть, как убивался Лева. И отец мой, такой сердобольный к брату, стал жесток с его женщинами. Но Лева никогда не признает в них тех, кого он так любил. Двадцать лет разлуки изменил их облик.

Он не захочет больше оставаться у нас, начнет сам собираться в больницу. «Надо проведать Маню, она скучает там без меня», – суетился, собирая вещи дядя.

Тетя Лиза, жалея свою больную сестру, избаловала Маню, которая превратилась в эгоистку, капризную и вечно недовольную. Угодить ей было трудно. Часто с таким трудом собранную мамой передачу они не глядя выливала или выбрасывала.

Только я могла уговорить Маню и убедить ее, что это вкусно и не отравлено. Она гладила меня по голове, называла «мамочкой», разрешала иной раз накормить себя с ложечки. Рассказывала, хихикая совсем по-девчоночьи, свои амурные истории, любила вспоминать время, когда нянчилась со мной, и какая я была смешная. Память у нее была удивительная. Папа любил ее расспрашивать: «Манечка, а помнишь?..» И когда она была в настроении, сыпались имена, годы, города. Она любила вспоминать только смешное, первая громче всех реагируя на свой рассказ.

Так получилось, что Маня была Лизиной подопечной, а Лева – папиным. Остальные родственники редко навещали своих больных, берегли себя, свое время, нервы…

Лиза успеет похоронить свою старенькую Маню, переживет ее всего лишь на год. А вот Лева останется один без младшего брата. Мой отец завещает нам хотя бы иногда навещать его.

Мама спустя полгода после смерти отца соберет большую передачу, не забудет сигареты и немного сладкой наливки в термосе. С тяжелым сердцем побредет к дяде в гости.

– Почему ты одна? – Спросил Лева. – А Юра?                                                          -Он заболел, он выздоровеет и придет.

– Наверное, он умер, – очень грустно сказал Лева, а то бы давно пришел.

Мамину посылку взял, открыл и начал раздавать подходившим к нему постоянным обитателям больницы. Только сигареты оставил себе.

– Юры нет. Он знал, что я курю папиросы.