Вспоминаются чёрные дни.

Вспоминаются белые ночи.

И дорога в те дали- короче,

Удивительно близко они...

(Анатолий Жигулин)

Я.Ч. : Игорь Борисович, как  вас представить?

И.К. : Можно, как бывшего заключённого...професиии-то определённой у меня не было. Нельзя сказать, что я на каком-то поприще работал и чего-то достиг...ничего я особого не достиг в этой жизни. Хотя она уже прошла теперь. Так  получилось, что  не успел я закончить никаких таких высших учебных заведений, остался без профессии, так как оказался уже за проволкой.

У жизни приходилось многому учиться, работал на разных должностях.

Мои родители оптанты. Возвратились из России в 20-м г. Их направили в Печёрский уезд учителями. Университет они не успели  окончить, грянула революция. В 1924 г. я родился, отец был наполовину эстонец.  Моя мама -  русская, воложанка. И как себя считать- то ли эстонец, или больше русский, как угодно можно, в эстонское время я себя осозновал эстонцем.  Боже мой... потом и гордился этим. Сейчас уже  не горжусь.

Я.Ч. : Почему?

И.К. : А что этим гордиться. Разве  эстонцы лучше других? Вот песни тут такие распевали, что мол очень “гордо быть эстонцем!” А какая в том гордость? Что, откуда это? Ведь посмотрите вокруг и около. Гордиться не так уж много чем можно. С этим очень осторожно надо. Вообще, национальная спесь- злейший враг человечества, хотя маленькой нации, она не опасна. А если национализмом заражается большая нация, это катастрофа.

Я.Ч. :  Так или иначе, вы - двуязычный человек.

И.К. :  Мой родной язык был русский, а в школу ходил эстонскую. Общался исключительно по-эстонски. Закон был такой, если отец эстонец, ты обязан был идти в эстонскую школу,  я закончил эстонскую гимназию в 43 г. в Печорах (Петсэри). После школы стали вербовать в разные  отряды. Ну, это уже немецкая оккупация.

Я.Ч. : Сначала - о советской оккупации.

И.К. Так как мы жили почти рядом с границей, то всё видел вплотную. Для моего отца это было катастрофой,  предчувствовал, что жизнь кончилась. Я его никогда не видел пьяным, в тот день он напился. Ему было сорок лет,  учитель, пчеловод большой. Может, какая-то часть и приветствовала советскую власть,  должно быть были и такие. Но даже часть  русских, я абсолютно уверен,  чувствовали недоброе... Ну и когда это произошло 17 июня 1940 г. начались разные беды,

преследования, аресты - буквально на следующий день. А отцу моему оставалось жить только один год. В 41-м году его расстрелял в Старом Исборске сам председатель Исполкома. Его и ещё одного учителя, их двоих, забрали и перед отступлением, чтобы не возиться, взяли и  расстреляли.

Мы слышим- террористы, - мол,  с ними тяжело бороться, всё это верно. Но страшнее  тот терроризм,  когда государство само является террористом,  в которой каждый её представитель - винтик огромного механизма.  Мы все были винтиками этой машины. Винтики судили и уничтожали винтиков.

Отдельные представители этой государственной террористической машины  направлялись на уничтожение безвинных людей. Одна личность против государственной машины  идти не могла- это абсурд. Советское государство и гитлеровский режим -  братья-близнецы, призванные уничтожать всё живое, ломать волю человека. В этих системах личность могла быть только винтиком в  механизме и если из винтика ты пытался стать человеком - это каралось. Есть человек - есть проблема. Нет человека - нет проблем! Отсюда - система лагерей в СССР и конц.лагерей у Гитлера.

...В 1943-м я окончил гимназию и уже должен был идти в немецкую армию. Мобилизацию мне удалось избежать, попав на сланцевые разработки в Кохтла-Ярве, считалось, что это предприятие стратегического значения, военное. Оттуда не брали в армию. И там я проработал почти год. Тогда  ещё не знал, какие шахты меня впереди

ожидают... Это как детские ясли по сравнению с тем, что меня ждало впереди. . Так как в 41-м я  состоял месяца два-три в организации “Самозащита”, то этого оказалось достаточно, чтобы потом, при Советах,  дать мне десять лет лагерей и пять ссылки. “Освободители” пришли  в 44-м и меня арестовали. В 45-м году я был этапирован из Эстонии, полтора месяца пути на Восток,  и наконец  Находка, близ Владивостока.  Там был огромный пересыльный лагерь, где месяц нас держали и потом Колыма - “чудная планета -двенадцать месяцев зима, остальное - лето”...

Я.Ч. : Что вам инкриминировали, кроме участия в “Омакайтсе ”?

И.К. :  Будто бы  немцы меня оставили агентом со специальными заданиями совершать  диверсионные акты...во как!

Почему я не ушёл? собирался, но опаздал.. Так как никакого задания у меня не было, то им не удалось мне это навязать. Осталось только

“измена Родине”. Моя статья была 58 1-А,  и всё, 10 лет. Это считалось тогда нормальным сроком, не слишком большим. Мало у кого тогда было меньше десяти - редкий случай. А до этого я был в Нарве, сидел, помню кошмарное впечатление, когда мы шли ночью, среди руин разрушенного города, нас вели, наверное, десять конвоиров. Подвалы, которые оставались целы, использовали для камер, где держали заключенных. После Нарвы была Патарея в Таллинне, там я был ещё несколько месяцев.

Я.Ч. : Пересылочная тюрьма?

И.К. : Да. Там, к счастью, я подружился с одним человеком, который получал передачи от родных, а у меня никто не знал где я  никто ничего не посылал,  он всем со мной делился. Ехали вместе, через решётку смотрели на озеро Байкал - зрелище  почти мистическое. Жаль, что мне так и не пришлось увидеть Байкал без решётки, по дороге не доезжая Красноярска вдруг узнали, что война кончилась,  народ  за решеткой  празднует...

В Челябинске за всю дорогу устроили нам баню, единственный раз за полтора месяца. Жуткое было зрелище, гнали нас через весь город, собак натравляли. Да и сама баня была- три литра воды, как умываться? И так, мы добрались до бухты Находка и оттуда нас уже погрузили на пароход в трюмы. Даже на палубу не пускали, дали сухой хлеб на всё время, за водой в очередь стояли. Когда вышли в Нагаевском порту...это уже Магаданский край, трудно было на ногах

стоять, настолько ослабли, поддерживали друг-друга. Восемь дней длилось путешествие в трюме.

Я.Ч. : Сколько лет вам было?

И.К. : Двадцать, молодой  ещё. Потом погрузили нас на автомашины и развезли по приискам, я  попал на золотой прииск имени Тимошенко.   Там все прииски были имени кого-то: имени Будённого, имени Расковой, имени Гастелло и так далее. Самое сложное привыкать к невыносимым условиям. Умирало больше всего людей именно в первый год. Здорового молодого человека превращали в  человеческую тень за 2-3 месяца.

Я.Ч. : А что вам помогло выжить?

И.К. : То обстоятельство, что там тоже существовало медицинское обслуживание, лагерная медицина пыталась нам жизнь как-то продлить, чтобы мы разом  не умерли все... Ну и кое-кому удавалось  чудом выжить. Ты сам должен был участвовать в собственном

выживании.  Самое страшное ведь  попасть снова под землю. Временами удавалось получить противодизентирийное лекарство - а это шанс выжить, я запомнил название навсегда: “сульфазол”.

Я.Ч. :  Окружение у вас было политическое или разное?

И.К. : В основном - разное. Лагерная политика была такова, что они всячески стремились содержать в лагерях всех в перемешку. Обслуга, бригадиры и так далее,   назначались из тех, кто был настроен к нам особенно враждебно. Ведь война ещё не совсем кончилась на Востоке. Они связывали нас с фашистами, с немцами, военнопленными,  а значит с врагами.

Помню, когда мы поездом ехали в Находку, пацаны забрасывали камнями зарешёченные вагоны, кричали: “Фашисты!”

С золотым приском мне пришлось расстаться после того, как меня “актировали”, а это значит, что я был признан неспособным ни к чему больше. И отправили на “Левый берег”.  Меня утешало, если можно так сказать, что вечного ничего нету.  Случайно один раз зашёл в больницу в амбулаторию и заметил, что  двое  в белых халатах  играют в шахматы. А я в прошлом был шахматистом,  в 43-м году играл в чемпионате Эстонии . Сказал, что тоже умею в шахматы играть. Один из них, седой с большими выразительными глазами  посмотрел на меня с интересом и предложил: “Подождите, мы скоро окончим партию, и я с вами сыграю.”  Вскоре он понял, что я умею неплохо играть и спросил какая у меня профессия, что  могу делать,  я ответил, что

работал на сланцевых разработках в лаборатории, кое-чему успел научиться. Он сразу обрадовался: “Ну вот, нам как раз нужен лаборант!”  Эта  больница была настоящим оазисом в пустыне. К, сожалению, я там не долго пробыл, этот человек, кто меня взял был учёным. После освобождения, он работал в Ленинграде, где приобрёл большую известность, как химио-терапевт. Ещё в лагерях  занимался разработками новых лекарств, соединял крахмал с йодом и полученное лекарство способствовало эффективному излечению от дизентерии. Он спас тысячи жизней,  Мохнач Владимир Онуфриевич!

Я стал жертвой интриг,  шла  очень сильная конкуренция, борьба за выживание.   В один день решили  отомстить Мохначу, моему доктору-ученому, с которым мы по ночам в лаборатории осуществляли его опыты,  тем, что меня вновь сослали на золотой прииск на общие работы. Владимир Онуфриевич ничего не мог поделать. Перед отправкой меня посадили в сарай ждать машину. Я уже представлял,

что меня там ждет снова по прибытии. И захотелось кончить всё разом... Уже обдумал и искал технические способы, как осуществить... Хотел завершить, выйти из этого адского круга, но почему-то не хватило смелости. Приехал опять в лагерь и началась история снова,  я вспоминал прежний лагерь и уже не проклинал его, а мечтал, как бы туда попасть обратно!

Это был, кажется 49-й год, Берия решил создать новые лагеря, специальные. Общее название у них было: Берлаг. Два страшных  - известные на весь Советский Союз- Бутугучаг - “долина без жизни” и  “Сопка”  конусообразный, как гнездо. Я  попал на  Бутугучаг, урановый рудник. Это был - сущий ад. Дисциплина, режим ужасный, всё под замками. Страшная, озверелая охрана, спец. надзиратели.

Работа по двенадцать часов на  километровой глубине под землёй.

Ну, в общем...капкан,  здесь размышлять о каком-то будущем, или даже завтрашнем дне - просто теряло всякий смысл. Никакой надежды,  выхода не видно. Меня  от быстрого конца спасло то обстоятельство, что я был слабее всех. Парадокс? А как раз вот на парадоксах там вся жизнь и была построена. Те, кто посильней были, они все пошли сразу  бурильщиками. А бурили  всухую, глотали пыль и в несколько месяцев человек превращался в инвалида. Силикоз.  Жили не долго. Я  бурить был не в состоянии и стал буроносом. Брал тупые буры  у бурильщиков и шёл наверх, там точил и возвращал вниз в шахту. Основное время я  был наверху на свежем воздухе. И таким образом меня миновала эта болезнь - силикоз. Но тем не менее, стал  слабеть.

И вдруг  нас отправляют на Сопку. Оловянный рудник, страшное место, ветры, вихри  всё вокруг уничтожали.  Ночью нас будили, чтобы мы всё наверх поднимали,  сам себя не можешь тащить в гору, а тебе ещё дадут  на плечи и воду, и  другие необходимые для жизни вещи. Одним словом, каторга. И жизнь каторжная. Физически я снова оказался ни к чему не способным, полное истощение, утратил всякую сопротивляемость. Ну и опять актировали меня. Недели через три, молодая женщина-врач, проходящих перед ней каторжников, доходяг, щипала двумя пальцами, пробовала  мягкое или совсем уже ничего нет, просто скелет? Проверяла есть ли под кожей жир или мясо. Она определяла - кто сегодня на работу, кто нет. И вот  однажды меня снова определили на работу - А это уже - смертный приговор.

Я.Ч. : Вы считаете, что это была сознательная политика - уничтожить этих людей?

И.К. : Нам часто  об этом напоминали,  что  ждёт, чтоб не забывали ни на минуту. Повторяли: “Отсюда вам живыми не выйти.” Это провозглашалось открыто и буквально громогласно. Да, это была  политика, режим на уничтожение.  Не просто трудности жизни, а  генеральная линия.

Я.Ч. :  Вы получали  какие-нибудь известия из Эстонии?

И.К. : За десять лет  ни одного письма, я не знал  ни где мои родители, ни что с ними. Абсолютно ничего. С другой стороны, может это и лучше. Я потом маме и сестре говорил,  - что слава Богу, что так получилось. Потому что - одно дело переписываться, а так- пропал человек, не знают, что со мной, где я, постепенно к этому привыкают.

Я.Ч. : То есть, родные знали, что среди живых вас нет?

И.К. : Да... хотя мама где-то верила и продолжала  меня разыскивать, и наконец в 52-м году обнаружила. В НКВД  вдруг ответили на её регулярные попытки выяснить, что такой есть, жив, проходит по их спискам.

Я.Ч. : Что же дальше? Как вам удалось выжить?

И.К. : И второй раз в жизни меня можно сказать, спасают шахматы.  Я проходил мимо одного барака и увидел,  что играют в шахматы. Там был нормировщиком один калмык,  репрессированный, но уже освободившийся, живший “на воле”. Мы с ним  сыграли, ему моя игра понравилась, может быть чем-то “показался”, но это судьба. Он взял

меня  на работу к себе в помощники, нормировщиком,  калмык спас мне жизнь. Если бы этого случая не было,  не вышел бы живым с каторги.

Я должен был высчитывать проценты на арифметической линейке, а я  раньше учился и умел на ней работать. Именно эта линейка в моих руках  выполняла самую важную часть моей работы.

Я.Ч. :  Эстонцев там довелось повстречать?

И.К. : Когда я попадал в новый лагерь, в первую очередь пытался сразу найти эстонцев и обнаруживал их по внешности. Редко ошибался. И если я видел такого человека, сразу по-эстонски к нему обращался, и он отвечал. Пусть он был и русский из Эстонии, неважно,  было  приятно, он становился мне близким человеком. В любом лагере эстонца или русского из Эстонии можно было встретить.  В основном были люди хорошие. Эстонцы в лагерях считались честными  и  их брали на

работы, связанные с материальной ответственностью на склад, в бухгалтерию и т.д.

В 1952-м году впервые за всю лагерную жизнь появилась мысль, что я могу, может быть, даже выйти отсюда живым, какая-то надежда. Оставалось моего срока - два года.

Я.Ч. : Думали когда- нибудь о побеге?

И.К. :Бежа-аать?..Нет, правда пытались меня уговаривать...Но!...бежать с Колымы? Это ведь природная тюрьма.  В какую бы сторону  не бежал - сопки и тайга. Местные жители - агенты КГБ, им за каждого беглеца были положены особые премии. А если бежали блатные, они брали  в компанию  одного на “мясо” и убивали по дороге. Бежать с Колымы безполезно. Лишь легенды ходили об отдельных случиях.

Я уже к этому времени отсидел восемь лет. И вот самое страшное может быть, самое интересное, самое парадоксальное...что я сам себе сократил срок на два года!  Кажется, в 50-м году, вышло такое постановление - за выполнение работы на 126% - один день добавляется,  сидишь один день, тебе защитывается, как три дня. Я как раз и был тем самым человеком, который составлял эти процентные списки, в моих руках было всё это хозяйство...Как же я самого себя мог обделить, верно?   Очень многим сбавлял сроки  по несколько лет. Себе я успел сбавить за год работы - два года! Мне предстояло освобождаться в 1954-м,  а так...в один прекрасный день 52-го года  наконец вызывают меня и обьявляют, что с завтрашнего дня снимают с питания, с довольствия, освобождают! Срок, мол твой вышел,  и

показывают документ. Дальше приключилась история, очень неприятная.  Во сне частенько я потом переживал это снова и снова, так глубоко отпечаталась  тревога и сейчас ещё изредка  возвращается...

Сижу в лагере после  освобождения неделю, две, три, месяц, полтора месяца... Обыкновенно, если такая история, то вскоре приносили новую бумагу, с добавлением срока. И когда произошла эта задержка - я был уже уверен, что что-то не то и опасался, что мне  новый срок дадут!

И ещё один постоянный сюжет во снах  терзает, как у меня украли новую телогрейку и подложили старую, промасленную, дырявую..  ох как страшно было  рваную телогрейку надевать, носить вместо моей новой. Там телогрейка - тепло, а значит спасение.

Я.Ч. : Наконец вы дождались, пришла бумага об освобождении?

И.К. : Когда я уже полностью потерял надежду, вызывают меня опять: ”Завтра  вас отправляем, собирайтесь.”

Мы, группа освобождённых - идём с сопки вниз, чтобы утром сесть в машину, и ехать в районный центр. Пришли - машины нету. Там нас оставлять  нельзя было и пришлось обратно доставить в лагерь...

Ещё трое суток длилась эта история, пока наконец не отправили из лагеря в ссылку, где  встретили недружилюбно и сразу взяли с каждого расписку, что за отлучку из  района - автоматически полагается двадцать лет каторги. Без суда и следствия.

Я.Ч. : Если вы попытаетесь самостоятельно покинуть ссылку?

И.К. : Да, если я уйду- снова каторга. Они принимали эти меры, чтобы ни один ссыльный на “материк” не удрал. Материком называли “Большую Землю”, хотя Колыма - это не остров в географическом понятии. Бессмысленные страдания. Загубленные жизни. Но в ненормальных условиях не может быть иначе...

Я.Ч. : И сколько же всего в ссылке вам было определено лет?

И.К. : БЕССРОЧНАЯ была ссылка...

Нас начали освобождать в 56-м году. Находясь в ссылке положено было четыре раза в месяц ходить отмечаться. Один раз ездили мы на районные соревнования по шахматам в Магадан, я уже стал  районным чемпионом по шахматам  и останавливает нас контроль по дороге. Хотя мирное время, но  посты у каждого пункта, проверки и контроли везде были по дорогам... Отдаём постовому свои справки, он  смотрит и говорит: “А эта справка меня не устраивает!”Как раз мы ехали вместе с Мохначём, учёным-медиком, о котором  я рассказывал. И Мохнач на эту фразу контролёра отвечает : “А вы думаете нас она устраивает?”

Я.Ч. : И так, в 56-м году вы вернулись в Эстонию?

И.К. : В обратный путь нас отправляли тем же самым пароходом. Когда судно покинуло порт и берег отдалился, горы Колымские стали  уменьшаться, уходить, растворяться и мы все, бывшие каторжане стояли на  палубе и не радовались...

Слишком дорогая цена была заплачена за это. Стоит ли жизнь того, чтобы платить такую цену? Никто не радовался, что остался жив, что покидает каторгу, что возращается в нормальную жизнь - мы при жизни познали ад. И как после этого дальше жить?..

Как сошли с парохода,  под открытым небом ещё три недели ждали поезда. Это было время, когда начался массовый исход

освобождённых, не я один возвращался на материк. Большинство ссыльных стали паспорта получать и уезжать.

За  время, что я провёл в ссылке, за  четыре года я приобрёл  пол-дома, пришлось всё  оставить, никому эти дома и квартиры уже стали не нужны, ничего за них ты не мог получить.

Затем обратный путь поездом, но уже не в товарных вагонах, как нас арестантов везли этапом, а теперь уже мы ехали пассажирским поездом, в вагоне.

Приехали в Москву, затем поездом  в Таллинн, из Таллинна ещё три часа добирался. В одно прекрасное утро наш поезд подходит к станции Мыйсакюла...и я вижу на перроне стоит моя мама и сестра.

Я.Ч. : Сколько лет вы не виделись с ними?

И.К. : Двенадцать лет...вот такая встреча. А на следующий день я сижу в парке и ко мне подходит милиционер и просит предьявить документы. Я даю ему свой документ. Он говорит: “А где прописка? Пойдём со мной, тебе не положено здесь находиться - ты здесь не прописан!” И забрал меня в отделение. Но случилось так, что муж моей сестры был тогда влиятельным человеком,  вмешался в это дело.

Но разве им что-то важно, у них свое направление мыслей. Они тут же “предположили” что, поймали нарушителя, беглеца...

Это судьба так со мной пошутила, снова мне дали знать, кто я такой, и каковы пределы моей свободы.

Пошла новая жизнь. Трудности были очень большие и с устройством на работу. Меня не взяли даже на железную дорогу орудовать лопатой,

вроде бы, как  она имела значения стратегическое, обьект военного характера.

Наконец я устроился. Мне уже никто не завидовал и не припятствовал. Все успокоились. И органы успокоились, всё наладилось. Я стал  трубочистом! Все довольны, сочли, что теперь мне уже ниже некуда падать! В должности трубочиста я проработал почти девять лет.  Сидя там, наверху,  на  пятидесятиметровой трубе я смотрел вниз на землю...и вспоминал, что когда-то  работал в недрах земли, на километровой глубине, как житель ада. А теперь  судьба подняла меня на пятьдесят метров в небеса.  “Вот какую высокую карьеру я сделал за годы моего труда!  Какой взлёт  в жизни совершил!

Я.Ч. : Игорь Борисович, а мне ведь повезло,  я оказывается провела вечер с настоящим трубочистом. Есть такое поверье, что тому, кому удастся дотронуться  до пуговицы трубочиста, будет сопутствовать

удача... А ещё я хочу пожать руку мужественному человеку, который прошёл через страшные испытания, и не сломался.  Большое вам спасибо!